Выходя из дворца, он был в состоянии человека, который слышит, что за горою режут лучшего его друга.
Стоны умирающего под ножом разбойника доходят до него и отдаются в его сердце; а он не может на помощь — ужасная гора их отделяет. Все, наконец, тихо, все мрачно вокруг него… Или не скорее ль можно сравнить состояние его с состоянием человека, который в припадке безумия зарезал своего друга и, опомнившись, стоит над ним?
Только изредка шелест листьев, тревожимых ветром, и пресмыкающихся животных казался шепотом злодейского заговора; лишь по временам шуркал перелет филина, и крик его или скрип сухих дерев, как
стоны умирающего под ножом разбойника, жалобно раздавались.
Шум, ропот, визг, вопли убиваемых, заздравные окрики, гик, смех и
стон умирающих — все слилось вместе в одну страшную какофонию. Ничком и навзничь лежавшие тела убитых, поднятые булавы и секиры на новые жертвы, толпа обезумевших палачей, мчавшихся: кто без шапки, кто нараспашку с засученными рукавами, обрызганными кровью руками, которая капала с них, — все это представляло поразительную картину.
Другой, сам Ермак, пробужденный звуками мечей и
стоном умирающих, воспрянул, взмахом сабли отразил нападавших на него убийц и кинулся в бурные волны Иртыша, но, не доплыв до своей ладьи, пошел ко дну под тяжестью надетой на нем железной брони — подарка царя Иоанна Васильевича.
Малюта Скуратов, однако, казалось, не мог насытиться этими зрелищами; лицо его, на котором только при
стонах умирающих играла отвратительная улыбка удовольствия, во всякое другое время было сурово и мрачно. Время шло, а обида, нанесенная ему холопами князя Прозоровского, все еще осталась неотомщенною — красавица-княжна все еще не была в его власти.
Неточные совпадения
Рассказ Меннерса, как матрос следил за его гибелью, отказав в помощи, красноречивый тем более, что
умирающий дышал с трудом и
стонал, поразил жителей Каперны.
В эту минуту
умирающий очнулся и
простонал, и она побежала к нему.
… В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном в дикой скале. В впадине лежит
умирающий лев; он ранен насмерть, кровь струится из раны, в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову на лапу, он
стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь.
На его постели лежал «
умирающий» и то глухо
стонал, то ругался так громко, точно командир перед полком во время учения…
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на минуту не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «
умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя голову. Порой, когда крики и
стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Я перепрыгнул ров, не помня себя… Перед самыми глазами ослепил и оглушил меня выстрел, блеснул ятаган над головой и — фигура в красной феске… Я всадил штык в эту фигуру; сзади, вместе с ней, нас столкнули наступавшие, и мы оба полетели в ров… Урра!.. Алла!..
Стоны раненых, выстрелы ружей, хрип
умирающих слышались мне, а я лежал, придавленный окровавленной фигурой в красной феске… Вдали гремело: бау-бу, бу-бау!..
Некоторые опомнились, вскочили на помощь, но было уже поздно, помощь не требовалась. Страшный, душу раздирающий
стон раздался на том месте, где сидел Луговский и лежал
умирающим Кавказский.
Стон этот помнят все, слышавшие его, — ему вторила вся казарма.
Погода была ясная, но сильный ветер дул мне прямо в лицо и доносил до меня
стон и рыдания
умирающих с голода данцигских изгнанников.
— Я лекарь, Владимир Сергеевич; я привык видеть горесть и отчаяние; но клянусь вам богом, в жизнь мою не видывал ничего ужаснее. Она в полной памяти, а говорит беспрестанно о церковной паперти; видит везде кровь, сумасшедшую Федору; то хохочет, то
стонет, как
умирающая; а слезы не льются…
На столе горела лампа, окна были открыты, жёлтый язык огня вздрагивал, вытягиваясь вверх и опускаясь; пред образами чуть теплился в медной лампадке другой, синеватый огонёк, в комнате плавал сумрак. Николаю было неприятно смотреть на эти огни и не хотелось войти к отцу, встречу шёпоту старухи Рогачёвой,
стонам больного, чёрным окнам и
умирающему огню лампады.
Налево, уже далеко от меня, проплыл ряд неярких огоньков — это ушел поезд. Я был один среди мертвых и
умирающих. Сколько их еще осталось? Возле меня все было неподвижно и мертво, а дальше поле копошилось, как живое, — или мне это казалось оттого, что я один. Но
стон не утихал. Он стлался по земле — тонкий, безнадежный, похожий на детский плач или на визг тысячи заброшенных и замерзающих щенят. Как острая, бесконечная ледяная игла входил он в мозг и медленно двигался взад и вперед, взад и вперед…